В Первую мировую войну кайзеровская Германия вооружила свои аэропланы пулемётами и ужаснула человечество первым оружием массового поражения — бомбардировочной авиацией, от которой вмиг гибли и калечились сотни людей, рушились дома вместе с жителями.

«Всё горело — потрясающая картина! — с варварским восторгом вспоминает свои бомбёжки на Восточном фронте германский ас Манфред фон Рихтгофен в книге «Красный истребитель» по кровавому цвету своего «фоккера». — Русские планировали наступление, и вокзал (ст. Маневичи. — Л.Ж.) был забит поездами. Наступило радостное предвкушение бомбёжки…»

Чем могли защитить войска и мирных жителей русские лётчики, летавшие на безоружных французских «моранах» и «ньюпорах»? Получавшие от военного ведомства России необъяснимый отказ в вооружении русской авиации — «по инструкции не положено»? Отгоняли бомбёров пальбой из пистолетов, пугали столкновением, в бессилии грозили кулаком… Ещё в августе 1914 года штабс-капитан Пётр Нестеров, всемирно знаменитый своей мёртвой петлёй, впервые в мире решился на смертельно рискованный приём — сразил австрийский «альбатрос», сбросивший бомбу на аэродром, таранным ударом. И — погиб… Но трагическую печать смерти с рискованного приёма снял 1 апреля (по нов. стилю) 1915 года ротмистр Александр Казаков: свалил с неба «альбатрос» нестеровским «чирканьем» колёс сверху и приземлился на своём аэродроме.

Советская официальная история замалчивала этот второй, победный таран, так как ротмистр Казаков в 1918 году перешёл из Красной армии, из-под начала Льва Троцкого, в сформированный англичанами в Архангельске Британо-славянский корпус, должный быть перебазированным во Францию для войны с немцами. Но был брошен против Красной армии.

Советская история замалчивала само имя Казакова, на счету которого — 32 победы в небе Первой мировой войны и 1-е место среди русских асов. Зарубежная — описывала диковинное приспособление, каким сбил, ещё до тарана, 5 самолётов врага русский ас. При этом делая ошибки в фамилии, уменьшая число побед. Так, в мини-энциклопедии Джеймса Прюнье «Великие лётчики» сообщается:

«Казабов Александр. Русский ас 1915 г. (позднее обладатель 17 побед), придумавший оригинальный способ отправки на землю своих врагов: со своего «морана» он спускал на верёвке якорь, которым отрывал крылья у самолётов противника».

Алексей Шиуков, русский лётчик и авиаконструктор, только в конце Великой Отечественной, в боях которой более 500 советских соколов сразили врага тараном, смог опубликовать в журнале «Вестник воздушного флота» свои воспоминания о неустрашимом и изобретательном Казакове, о первом его воздушном бое:

«Нагнав немецкий самолёт, он выпустил кошку и зацепил её лапой крыло вражеской машины. Но против ожидания, трос не сразу сорвался, и обе машины оказались как бы связанными между собой. Германский лётчик с «кошкой» в теле стал падать и тянуть за собой самолёт Казакова. И только самообладание помогло ему несколькими движениями сорвать трос, отцепиться от врага и пойти на посадку».

В воспоминаниях командира авиаотряда есаула Вячеслава Ткачёва, опубликованных лишь в постперестроечное время, воспроизведён доклад ротмистра Казакова о шестом поединке, закончившемся тараном:

«Но проклятая «кошка» зацепилась и болтается под днищем самолёта. Два фронта — сорок тысяч глаз, русских и немецких, смотрят из окопов! Тогда я решил ударить «альбатрос» колёсами сверху, — продолжал доклад невозмутимый Казаков. — Недолго думая, дал руль вниз. Что-то рвануло, толкнуло, засвистело… в локоть ударил кусок крыла от крыла моего «морана». «Альбатрос» наклонился сначала на бок, потом сложил крылья и полетел камнем вниз. Я выключил мотор — одной лопасти на моём винте не было. Начал планировать… потерял ориентировку и только по разрывам шрапнелей догадался, где русский фронт. Садился, парашютируя, но на земле перевернулся. Оказывается, удар колёсами был настолько силён, что шасси было вогнуто под крылья».

Эффект таранных ударов, взятых на вооружение лишь советскими лётчиками для двух случаев: если кончились патроны или если отказало бортовое оружие, оказывал поражающее психологическое воздействие на противника. Гитлеровским асам, например, с осени 1941 года рекомендовалось не подходить к нашим ястребкам ближе 100 м — во избежание тарана. А в 1915-м, после тарана Казакова, германское командование назначило особую премию за уничтожение «русского казака». Один из сбитых им немецких пилотов сообщил, что, вернувшись из плена, будет с гордостью рассказывать: его сразил «сам русский Казак».

За таранный поединок ротмистр Казаков был произведён в штабс-ротмистры, награждён высокочтимым в России крестом ордена Святого Георгия Победоносца и Георгиевским оружием — клинком с надписью «За храбрость». Ордена положено обмывать, но ас асов, как стали называть героя, удивлял сослуживцев отказом от спиртного: «Голова лётчика должна быть ясной, особенно на войне».

…Подробная биография Александра Казакова была впервые воссоздана Всеволодом Лавринцом-Семенюком, лауреатом Ленинской премии, Героем Социалистического Труда и многих других высоких наград, «за выдающиеся достижения в создании образцов ракетной техники и обеспечении успешного полёта Юрия Гагарина в космическое пространство». Поклонник культа бесстрашия, он в преклонные годы стал публиковать очерки о первых русских лётчиках. Приходило множество отзывов. Из Эстонии получена посылка от выпускника Гатчинской авиашколы Эдгара Меоса, воевавшего в Первую мировую во Франции в составе знаменитой авиагруппы «Аист» и сбившего знаменитого немецкого эксперта (на французском и русском — аса) Карла Менкгофа. Оказывается, Меос публиковал в Эстонии в 30-е годы ХХ века свои очерки о Казакове по материалам книги «Разбитые крылья», написанной и изданной в Германии сослуживцем Казакова по Британо-славянскому корпусу Александром Матвеевым.

«Летал Александр Казаков много… смело, уверенно и, как говаривали солдаты, всегда радостно, — вспоминал в своей книге Александр Матвеев. — Его боготворили. Когда наш командир проходил, все расступались, давая дорогу и козыряя высокому худощавому штабс-ротмистру… Голубоглазый блондин с молодецкими усами казака и нежным лицом юноши. Кожаная куртка, фуражка с цветным околышем, золотые погоны с чёрными знаками лётчика… «Говорите правду!» — требовал он от подчинённых… Перед взлётом осенял себя крестным знамением и уверенно командовал: «От винта!». В пору Брусиловского прорыва Казаков стал командиром малочисленного, но отважного первого отряда лётчиков-истребителей, летавших на новеньких, вооружённых, наконец-то, пулемётами «ньюпорах»».

«Действиями первой боевой группы Казакова в сентябре 1916 г. было ПОЛОЖЕНО НАЧАЛО ОРГАНИЗОВАННОГО ПРИМЕНЕНИЯ ИСТРЕБИТЕЛЬНОЙ АВИАЦИИ, — пишет В. Ткачёв, формулируя далее особенности тактики русской истребительной группы. — Здесь впервые появилась групповая тактика и определилось значение господства в воздухе. Интересно подчеркнуть, что под Луцком в сентябре 1916 г. повторилось примерно то, что произошло в феврале того же года под Верденом: наша истребительная авиация полностью обезопасила тылы русских войск в районе Луцка от ударов с воздуха».

Тактика, выработанная Казаковым, на десятилетия вперёд определила приоритеты русской истребительной авиации: в отличие от германской, предпочитающей личные победы над самолётами противника, наши соколы считали своим приоритетом прикрытие войск и их тылов от налётов. Казаков, по воспоминаниям Матвеева, досадливо отбивался от поздравлений за очередную победу: «Ничего не понимаю! Что за поздравления? К чему? Вы ведь знаете, что я с предрассудками: не люблю считать свои победы».

Ас асов учил молодёжь высчитывать ещё на земле подходы к вооружённому аэроплану с выгодной для себя позиции, вести атаки со стороны солнца, невзирая на огонь врага. Бывал ранен, но каждый раз легко — судьба хранила.

«Обычно Казаков шёл на противника с твёрдым решением не сворачивать никуда в сторону, — свидетельствует А. Шиуков. — На предельной скорости сближения давал короткую пулемётную очередь и чаще всего сражал пилота… повторял атаку до тех пор, пока противник не был сбит или принужден к бегству».

…Боевой дух войска, который и созидает победу, истощился с обеих сторон к концу лета 1916 года. Через окопы летал от одной стороны к другой и обратно вопрос: за что воюем? Зачем убиваем друг друга? Ответ знали царствующие особы, но хранили в тайне. Кайзер Вильгельм лишь завесу приоткрыл, обмолвившись: «Если б народы знали причины войн, вряд ли бы стали воевать».

После вынужденного отречения царя Николая II авиагруппа Казакова продолжала сражаться. Хотя и авиацию постигло падение воинской дисциплины от известных приказов Временного правительства, введённая выборность командиров…

Многие фронтовики, от высших чинов до нижних, переходят на службу в создаваемую Красную армию. Вокруг бывшего начштаба и главкома Северного фронта генерала Михаила Бонч-Бруевича, ставшего начштаба Верховного главнокомандующего Красной армии, — сотни военных чинов, наслышанных о знаменитом русском асе. Его, приехавшего в Петроград, определяют военспецом — помогать в организации Красного воздушного флота. А он-то хочет летать, как летают боевые товарищи: Михаил Бабушкин, Николай Бруни, покоритель штопора Константин Арцеулов…

«Но «демон революции» Л. Троцкий не доверял бывшим офицерам, — пишет Александр Матвеев, — считал, что «эти орлы» хотят сделать «красный флот» белым, и в оскорбительной форме отказал Казакову в возвращении в небо». А вскоре объявившийся в Питере лётчик Сергей Модрах сообщил о вербовке англичанином сэром Хилем русских лётчиков в Британо-cлавянский корпус, формируемый в Архангельске, для переброски во Францию, чтобы продолжить войну с немцами. «Казаков колебался, — вспоминает со слов аса асов Матвеев, — но Модрах его уговорил».

На вопрос русских авиаторов, когда их отправят на европейский театр войны, последовал ответ командира корпуса полковника Моллера: «Где большевики, там и немцы. Зачем вам ехать их искать? Воюйте здесь». Определили аэродром — в городке Березник. Быстро переобучили летать на морских лодках — «сопвичах». В боях несли большие потери. У аэродрома выросло печальное кладбище погибших лётчиков с пропеллерами на могилках.

В январе 1919 года Казаков встретил над Северной Двиной грозную летающую лодку русского авиаконструктора Дмитрия Григоровича — «девятку», облившую «сопвич» свинцом. Александр Казаков по привычке ответил — и сбил… Эдгар Меос со слов Александра Матвеева объясняет: «Сбив летающую лодку Красного воздушного флота, он окончательно перекрыл себе путь возвращения в Советскую Россию. А ведь перебежавшего к красвоенлётам поручика Аникина приняли, летает…»

Летом 1919 года интервенция выдохлась, Русская авиагруппа получила предложение отбыть в Англию в составе корпуса. Согласились немногие, начав срочно учить английский язык. Другие решились с экспедицией Бориса Вилькицкого, снаряжённой советским правительством для изучения Северного морского пути, но получившей от белогвардейцев приказ доставить груз Александру Колчаку, двинуть с полярниками.

1 августа 1919 года Сергей Модрах с Николаем Белоусовичем уходили на пристань. «Я провожу вас на «сопвиче», — будто озарённый какой-то мыслью, молвил Казаков. У летающей лодки возился механик в новой кожаной куртке. «Опять обновка?» — спросил командир. «Чужая, англичане подарили перед отъездом».

Свидетелю этого разговора Александру Матвееву врезались в память последние слова командира: «Чужая… Да, всё здесь чужое. Аэропланы, ангары, даже форма на мне… Только вот земля ещё наша… Выводи!».

Сорвал стебелёк травы, кусая его, о чём-то напряжённо думал. Перекрестился по обыкновению. Взлетел. От уплывавшего по течению парохода с боевыми друзьями стелился тонкой змейкой дым. Казаков поднялся ещё выше… Вдруг резкий поворот… Камнем полетел «сопвич» вниз. Треск… Пыль… Тишина… Только слышно, как трещат кузнечики в траве».

Не веря в самоубийство православного лётчика, друзья посчитали, что от отчаянной безысходности у него разорвалось сердце. Похоронили на кладбище в Березнике, под двумя крест-накрест сколоченными воздушными винтами. С надписью на белой дощечке:

«Полковник Александр Александрович Казаков. 1 августа 1919 года».

Могилы с пропеллерами в Березнике не сохранились. Однако какая-то неведомая сила не даёт стереть со скрижалей истории имена героев…

Автор Людмила ЖУКОВА

К моему великому сожалению, второй части книги мне отыскать так и не удалось, поэтому придётся ограничиться только описанием первой половины путешествия, от Москвы до западного побережья Чёрного моря.

Москва – Калуга – Белев – Орёл – Севск – Глухов – Кролевец – Нежин – Киев – Фастов – Немиров – Сорока – Яссы – Галац. Полторы тысячи километров на лошадях, далее до Константинополя на корабле.

Нужно отдать должное литературному дару попа Лукьянова (поп это не ругательство, это обычное на тот момент времени, название сана). Несмотря на то, что изложение ведётся на старорусском языке, читается повесть на одном дыхании. Объём произведения достаточно велик, поэтому я ограничусь только кратким изложением, и приведу лишь несколько ярких цитат.

Первое, что бросается в глаза, это необычайная доброта, искренность и доверчивость не только самого попа Лукьянова, но и, судя по описанию, большинства жителей России и Малороссии тех времён. Эпитет «миленький», встречается на страницах описания едва ли не чаще всего, до тех пор пока путешествие происходит по землям русским. Правда он практически исчезает со страниц после того как паломники оказываются в местах, где бесчинствуют крымчане и турки. Но об этом ниже.

Обращает на себя внимание тот факт, что описываемые события происходят в 1711 году, и по странному совпадению в тех же местах, где спустя всего полгода разыграются драматические события, известные по учебникам как «Прутский поход Петра I». Тогда тридцати-восьми тысячное войско под командованием непонятно кого, то ли Шереметьева, то ли самого Петра оказалось в окружении превосходящей по численности армии османов и крымских татар.

Можно было бы не связывать эти события воедино, если бы не одно «НО». Поп Лукьянов, перед совершением паломничества ко гробу господнему в Иерусалиме, лично получил из рук самодержца охранную грамоту! Этот факт даже у неискушённого читателя неминуемо должен вызвать вопросы.

Будь я совершенно наивен, я бы не придал этому факту большого значения. Ну мало ли как было заведено в те времена. Однако теперь я смотрю на такие вещи как человек, достаточно хорошо изучивший методы проведения разведывательных операций. Пётр был неопытен (!), но не дурак. Без детальной разведывательной подготовки он не мог начинать войну против крымского Хана, которого поддерживали османы. Значит вероятность того, что паломничество было прикрытием для разведки, стремится к 100%.

Скорее всего Лукьянов был шпионом Петра Первого, и из каждой посещённой крепости отправлял депеши в Москву. Впрочем, вернёмся к началу похода. Первой крепостью на пути из Москвы была Калуга, описанию которой автор уделил не много внимания.

Далее на пути была крепость Лифин:

Немного странно выглядит дата начала путешествия. Зачем отправляться в путь в самые морозы, если можно было спокойно трогаться после окончания распутицы и в тёплую погоду, ведь путь лежал на юг, и при наступлении осени путешественники уже были бы в климатической зоне, позволяющей путешествовать, не обращая внимания на капризы погоды? По моему, этот факт подтверждает конспирологическую подоплёку предприятия. Разведданные Петру были нужны к тому моменту, когда станет тепло и сухо, чтобы конница не увязла во время броска на Азов.

Второй забавный момент. Первое января здесь указано прямо: - «Обрезание Господа…». Оказывается в те времена никто и не скрывал сути празднования «нового goda».

А ещё насторожило, что в разгар зимы, в январе, путешественники ехали на телегах, да ещё и Ока "наводнилась". Это нормально было так?

Идентифицировать на современной карте город Лифин мне не удалось (прим. от комментатора gavilan_ru: Лифин это Лихвин, город на Оке между Калугой и Белевым. Сейчас это Чекалин в Тульской области). В «земляной крепости» Лифина, Лукьянов показал царскую грамоту, и был обеспечен всем необходимым для следования в Белев. Тут следует указать, что каждый город, где останавливались путешественники, за исключением остановок в лесу или в поле, был крепостью. Почти все крепости были «земляными», за исключением трёх или четырёх.

Если бы я читал книгу до того как увлёкся изучением «звёздных крепостей», я не обратил бы на этот факт особенного внимания. Сейчас же ясно видно, что система городов допетровской Руси состояла из сети крепостей – звёзд. И отличались города друг от друга только тем, как было расположено жильё в нём (имелось ли снаружи, или только в нутрии), и как была оборудована сама «звезда». Т.е. имелись ли дополнительные сооружения кроме земляных валов, или не имелись.

После Лифина, Лукьянов подробно описывает, как паломничество встречали в граде Белеве.

Чертёж крепости Белев.

Поражает гостеприимство и щедрость жителей городов и селений, которые встречаются на пути паломников. Удивительные выводы о сказочной красоте русской души напрашиваются сами собой. С какой любовью относятся местные к путешественникам, просто невозможно передать в кратком пересказе описаний Лукьянова.

Огромную ценность имеют описания быта простых людей, купцов, стрельцов и воевод. Напрочь рушатся все представления о «лапотной Руси». Автор с великой скрупулёзностью приводит цены на продукты, корм для лошадей, дрова, и товары которыми торгуют в гостиных дворах. Получается, что уровень благосостояния жителей провинции был намного выше, чем у Москвичей, потому, что доходы везде были примерно равные подати тоже взимались единые, но цены в провинции были намного ниже, чем в Столице.

Примечательно, что у военных был ещё и собственный бизнес! Стрельцы ночью несли караул на стенах крепостей, а днём торговали на «ярмонках». Прямо - таки удивительный факт.

Подробного описания заслужил Орёл. По меркам начала восемнадцатого века это был настоящий мегаполис.

Как и в предыдущих местах, путешественников встречали радушно, гостеприимно, предоставили кров, обильные угощения и свежих лошадей. Надо сказать, что царская грамота до сих пор требовалась не часто. Обычно, всё необходимое путешественники получали бесплатно, или за умеренную плату в монастырях и постоялых почтовых дворах.

Следующим крупным городом был Севск.

В этом городе паломники впервые почувствовали, что находятся в военном городе, где без содействия воеводы обойтись не удалось. Прямо об этом автор не говорит, но по описаниям легко угадывается, что служба в гарнизоне ведётся в режиме постоянной полной боевой готовности. Воевода даже выделил провожатых, чтоб показать безопасную дорогу на Глухов, следующую звёздную крепость на пути из Севска в Киев.

Автор подробно описывает как провожатые несколько вёрст провожали обоз за город, и после, ещё долго стояли на дороге, и кланялись во след, пока последняя телега не скрылась из виду. И опять Лукьянов называет провожатых словом «миленькие», бесчисленное количество раз.

Крепость Глухов.

В Глухове, который уже в Малороссии, путешественники впервые сталкиваются с новыми обычаями. Стрельцы грубят, и в город не пускают. Приходится воспользоваться царской охранной грамотой. Только после того, как гетман прочёл бумагу, путешественников впустили в город, и обеспечили ночлег, пищу и дали свежих лошадей.

По мере приближения к Киеву, у Лукьянова всё чаще появляются описания неприглядных событий и обстоятельств, с которыми им не приходилось встречаться в Московии. Чем ближе к Киеву, тем бедственнее положение простого народа в городах, посещённых паломниками.

Кролевиц и Нежин оставили массу неприятных впечатлений.


Совсем другое дело Киев. Здесь обращает на себя внимание очень подробное описание блеска и нищеты самого большого на Днепре города.

При том, что цены в Киеве не высоки, в городе огромное количество сирых и убогих. Великолепные монастыри и храмы, засилие жидов, которые никому подати не платят, а только торгуют и дают деньги в рост. Причём если с торговли уплачивают мелкую дань, то обмен гривен и рублей на талеры даёт им доход, который никаким оброком не обложен.

Вот так история! Века идут, а ничего не меняется. Даже название «резервная валюта» практически не изменила. Доллар то ведь просто искажённое название талера, который в Московии назывался ефимком. А судя по описаниям Лукьянова, талер был той валютой, которая имела хождение на всём пути их следования. И в «обменниках» сидели жиды (не путать с вульгарным прозвищем евреев, жиды до двадцатого века было общеупотребительным словом, не имеющим обидного подтекста).

Золотые ворота в Киеве. Такими их застал Лукьянов. Явно они пережили ещё тот потоп, библейский. Входом во что они были, нам уже не узнать никогда.

А вот и ещё одна загадка. Виноградники в Киеве... Слышали? Тоже не слышали? Фу... Думал уже, что я один такой...

Киеву автор уделил самое большое внимание, и отвёл ему в описаниях множество страниц. И это был последний безопасный и цивилизованный город на пути странников. Далее их путь был наполнен неимоверными страданиями, трудностями и опасными приключениями. Проводники, знавшие дорогу постоянно сбегали, из-за того, что городов стало меньше, чаще приходилось ночевать в степи, под открытым небом, появились проблемы с провизией и лошадьми. Следующей «звездой» на пути, был Фастов.

При описании Фастовской крепости, автор не скупится на описания крайней нищеты жителей. Подробности потрясают своей натуралистичной жестокостью. Видно, что ничего подобного путешественники и представить себе ранее не могли. Где это видано, что люди в феврале живут нагишом в простых ямах! Значит прав был академик Миллер, который утверждал, что славяне дикари, жили в ямах.

Далее, по пути в Немиров, Лукьянов с горечью описыват сотни разорённых селений, встречавшихся на пути. И места благодатные, да только не приживается тут никто. Только отстроятся, заживут, как набегают татары, всех грабят, а людей в полон уводят. На пути по нескольку дней не встречалось ничего, кроме останков лошадей и путников погибших от степных пожаров, голода или от рук разбойников. Поэтому отдых на берегах Южного Буга, под защитой Немировской крепости затянулся на продолжительное время. А потом путь лежал на Сороки.

Вот так… Не Б – У - г, а БОГ – Река на самом деле…

Воевода Немирова, прочёв грамоту, данную попу Лукьянову Царём Петром Первым, так же обеспечил миссии запас провизии, кров, и свежих лошадей. Хотя сначала, пытался взять с них дань. Факт очень примечательный. Ведь формально, эти земли ещё не входили в состав Российской империи. Почему же воевода подчинился?

В крепости Сорока, хозяйничали турки, зато было множество монастырей.

Приют паломникам дал игумен одного из них. И немало удивил христиан тем, что позволяет себе "пить" табак.

Вот так… А вы думали, что «тюмень» это «темень»? Нет, это тютюн, он же табак.

Затем был тяжёлый переход до крепости Яссы, где миссия лишилась и толмача, и проводника, которые попросту сбежали, побоявшись идти дальше в горы, где «беспредельничали» башибузуки, и прочее отребье из всякого лихого люда. Кроме того, значительная часть обоза из числа купцов так же развернулись назад, и отказались идти неведомыми тропами по диким горам и ущельям. Продолжение экспедиции было поставлено под удар, и только настойчивость и находчивость старшего «резидента», позволили не сорвать операцию.

Бухарест, это БУКВА РЕШИ! Неожиданно, однако...

Там к ним прибился казак Петька, который узнав, что отряд следует в Иерусалим, бросил все дела, ради дальних странствий. И стал неоценимым помощником для «гражданских». Тут так же можно сделать предположение о том, что спецназовец казак был приставлен специально, для усиления миссии в условиях, резко усложнившейся ситуации.

Путь из Яссы в Галац был самым опасным и трудным. Новый проводник, которого Лукьянов нанял, оказался пройдохой, который ради грошей был готов на всё, даже к чёрту на рога.

Уже в пути выяснилось, что дороги он не знал совершенно, и обоз постоянно путался, возвращался назад, петлял, но с великими приключениями добрался таки до Галаца.

Там путешественники продали лошадей, и арендовали место на одном из кораблей, отплывающих вниз по Дунаю в Чёрное море, чтоб по штормящим водам пробраться вдоль побережья до Константинополя. На описании своих мук от морской болезни, поп Лукьянов заканчивает первую книгу.

Вероятно, из второй книги так же можно много почерпнуть ценных сведений, но даже если мне удастся её разыскать, это уже будет история совсем не звёздных крепостей допетровской Руси.

***

Вот здесь второй том "Путешествия...": http://vadik70.rusfolder.net/files/45029030
журнал "Русский архив 1863 г. 1-12"

Там есть "Путешествие в Святую землю священника Лукьянова 1710 г". Но без картинок.
https://cloud.mail.ru/public/9u9k/s8hyiJFat

Текст в первых 5 журналах.

ч 1. стр 21-64

ч2 стр 113 - 159

ч3 стр 223 - 263

ч 4 стр 303 - 343

ч.5 стр 385 - 415

Источник - http://kadykchanskiy.livejournal.com/52 … l#comments

Отторжение Подунавья от России после Крымской войны негативно сказалось на его развитии. Создание на территории региона общеевропейской свободной зоны безопасного плавания по Дунаю привело к разрыву экономических связей с Россией. Это подорвало промышленное производство, привело к оттоку населения. Только за два года (1860-й и 1861-й) Южную Бессарабию покинуло более 20 тыс. человек (при общей численности региона около 120 тыс. человек).

К моменту воссоединения Измаильская крепость уже была разрушена (по условиям Парижского мира в 1856 году), но её название закрепилось за бывшим предместьем (форштадтом), основанным в 1809 году в трёх вёрстах от крепости, которое сильно разрослось и в 1812–1856 годах официально именовалось городом Тучковом.

Тучковом молодой город назвали в знак признания заслуг своего основателя — русского генерал-майора, коменданта крепостей Бессарабии Сергея Тучкова. Он лично определил место, где началось строительство, наметил городские кварталы, заложил первые здания для магистрата и градоначальства, привлёк многих переселенцев. Однако в годы нахождения Подунавья в составе Молдавско-Валашского княжества топоним «Тучков» был исключён из делопроизводства и подзабыт населением. Кроме того, со времён легендарного суворовского штурма Измаила название дунайской крепости оказалось настолько овеяно славой в массовом сознании россиян, что передалось и городу, возникшему рядом с этой крепостью.

Первые достоверные сведения о турецкой крепости Измаил относятся к 1768 году, когда немецкий путешественник Николаус Клееман в своих заметках охарактеризовал её как небольшую и слабоукреплённую. Ещё до строительства крепости (в сер. XVII века) Измаил имел свой порт, в котором находилось до 500 судов. Город-крепость насчитывал около 2000 домов, множество торговых лавок, население занималось преимущественно торговлей — ежегодно купцы отправляли в польские и русские земли более двух тыс. возов солёной рыбы. В городе существовал невольничий рынок. Помимо мусульман в Измаиле жили греки, армяне, евреи.

В июле 1770 года русская армия под командованием Петра Румянцева разгромила 150-тысячную турецкую армию при Кагуле. Корпус генерал-поручика Николая Репнина преследовал 20-тысячный отряд турецкой конницы, отступивший к Измаилу. Гарнизон крепости после Кагульского сражения был деморализован, взбунтовался и попытался захватить суда, чтобы переправиться через Дунай. Отряд Репнина насчитывал четыре пехотных каре, три гусарских полка и казаков, всего 7–8 тыс. человек. 26 июля (5 августа) 1770 года турецкая конница, не решившись вступить в бой под стенами Измаила, начала отступление на Килию по дороге вдоль Дуная. Репнин шесть вёрст пытался преследовать противника, но отстал и вернулся к Измаилу.

Для взятия крепости он направил генерал-майора Григория Потёмкина с тремя батальонами пехоты. После небольшой перестрелки турки сдались. При занятии крепости русские потеряли 11 человек убитыми и 10 ранеными. В качестве трофеев в крепости взяли 37 пушек, 8760 ядер, 96 бочек пороха и другое имущество. Об отношении местного населения к русским войскам говорит тот факт, что после занятия Измаила около 250 молдаван из окружающих сёл вступило в качестве добровольцев (арнаутов) в русскую армию, чтобы воевать против ненавистных турок.

Для укрепления крепости Румянцев направил инженерного генерал-майора Иллариона Голенищева-Кутузова (отца Михаила Кутузова), а также генерал-майора артиллерии Унгерна фон Штернберга. В начале августа основные силы корпуса Репнина двинулись к сильной крепости Килия, а в Измаиле начала формироваться российская речная флотилия из судов и лодок, отбитых у неприятеля; была возведена верфь для строительства новых судов. К концу 1770 года Измаил стал главной опорной базой для новой российской Дунайской флотилии.

Первым русским комендантом крепости Измаил назначили полковника Дмитрия Ивкова, который занимал эту должность до сентября 1774 года, когда согласно Кучук-Кайнарджийскому мирному договору крепость опять отошла к Османской империи. Ивков развил активную деятельность, всячески укрепляя крепость, участвуя в возведении верфи. Для работы на верфи комендант привлекал русских мастеровых.

События румянцевской войны показали большое значение Измаила в системе обороны Дуная. Возвратив город, турки на месте старых фортификационных укреплений попытались возвести новую, более мощную крепость. Для этого они привлекли французских и немецких инженеров. Однако проект второй Измаильской крепости разработали лишь в 1789 году. Ко времени следующей осады Измаила русской армией в 1790 году он не был воплощён в полном объёме. Перед русскими войнами предстала в значительной мере деревянно-земляная крепость со рвом (шириной 12 м и глубиной до 10 м) и валом (высотой 6–8 м). Каменные стены были лишь на угловых северо-западном и юго-западном бастионах.

Главная сила этой крепости состояла не в фортификационных сооружениях, а в том, что за его валами (общая протяжённость укреплений — более 6 км) на обширном пространстве могло легко укрываться и беспрепятственно снабжаться многочисленной речной флотилией большое количество войск. По сути, здесь возник огромный укреплённый полевой лагерь.

К моменту второго успешного штурма русскими войсками 11 (22) декабря 1790 года Измаильская крепость имела статус орду-калеси (армейской крепости). Её гарнизон составлял около 25 тыс. человек (в том числе 8 тыс. конницы) при 265 артиллерийских орудиях. Запаса продовольствия в Измаиле было сосредоточено на полтора месяца. Султан категорически запретил сдавать крепость, объявив, что при капитуляции гарнизона или взятии крепости оставшихся в живых её защитников в любом случае казнят. Российское командование смогло сосредоточить под стенами Измаила группировку численностью около 30 тыс. человек, половину из которой составляли иррегулярные части, чьё вооружение плохо подходило для штурма.

Так же, как и первый штурм крепости, взятие Измаила в 1790 году прочно связано с именем Григория Александровича Потёмкина. Светлейший князь выступил вдохновителем и организатором блестящей Нижнедунайской операции. Она осуществлялась совместными усилиями сухопутных войск, Черноморского флота, Дунайской флотилии, флотилии черноморских казаков. В течение двух месяцев турецкие силы были разбиты и вытеснены из низовьев Дуная от Килии до Галаца. Блокада и взятие Измаила являлись кульминацией этой операции.

Григорий Потёмкин

Именно Потёмкин безошибочно определил военачальника, которому одному оказалось по силам овладеть последней турецкой твердыней на Нижнем Дунае. Давая Александру Суворову инструкции на подготовку к штурму, светлейший князь предвосхитил направление одного из главных ударов:

«Сторону города к Дунаю я почитаю слабейшую, если бы начинать там, чтобы, взойдя, тут, где ни есть ложироваться (расположиться) и уж оттоль вести штурмования, дабы в случае чего, Боже сохрани, отражения, было куда обратиться».

Подготовку войск к штурму Суворов закончил за 6 дней. Атакующие силы были разделены на три крыла по три колонны каждая. Войска генерал-майора Де Рибаса (9 тыс. человек) должны были атаковать с речной стороны. Правое крыло под начальством генерал-поручика Павла Потёмкина (7500 человек) готовилось нанести удар по западной части крепости, левое крыло генерал-поручика Александра Самойлова (12 тыс. человек) — по восточной. Кавалерийские резервы бригадира Фёдора Вестфалена (2500 человек) находились на сухопутной стороне.

10 (21) декабря с восходом солнца началась артподготовка штурма, в которой участвовало около 600 орудий. Она продолжалась почти сутки и завершилась за 2,5 ч. до начала атаки. В половине шестого утра колонны двинулись на приступ. С рассветом стало ясно, что вал взят, неприятель вытеснен из крепостных верхов и отступает во внутреннюю часть города. Русские колонны с разных сторон двинулись к центру города. В городских кварталах начался новый, ещё более ожесточённый бой. Особенно упорное сопротивление турок продолжалось до 11 ч. утра. Тысячи лошадей, выскочивших из горящих конюшен, в бешенстве метались по улицам и увеличивали смятение. Почти каждый дом приходилось брать с боем.

Около полудня войска Бориса Ласси, первыми взошедшие на крепостной вал, первыми же достигли и центра города. Здесь они встретили тысячу татар под начальством князя Максуд-Гирея. Татары отчаянно дрались и сдались в плен, только когда большая часть отряда оказалась перебита. Для поддержки наступавшей пехоты в город ввели 20 лёгких пушек. Около часа дня турецкая оборона распалась на отдельные очаги. Неприятель продолжал удерживать важные здания, пытался нападать на отдельные русские отряды.

Последнюю попытку переломить ход битвы предпринял брат крымского хана Каплан-Гирей. Он собрал несколько тысяч конных и пеших татар и турок и повёл их навстречу наступавшим русским. В отчаянном бою, в котором было убито более 4 тыс. мусульман, Каплан-Гирей пал вместе с пятью сыновьями.

В два часа дня русские колонны соединились в центре города, а в четыре часа сопротивление неприятеля прекратилось. Измаил пал.

Из всего гарнизона смог спастись лишь один человек, переплывший Дунай на бревне. В плен было взято 9 тыс. турок и татар, из которых на следующий день 2 тыс. умерли от ран. При сдаче в плен погиб командующий измаильской группировкой Айдос-Мехмет-паша, который перед штурмом произнёс знаменитые слова:

«Скорее Дунай потечёт вспять и небо упадёт на землю, чем сдастся Измаил».

В крепости взяли до 3 тыс. пудов пороха, 20 тыс. ядер и множество других боевых припасов, 8 лансонов, 12 паромов, 22 лёгких судна. У русских общая численность потерь составила 4582 человека: 1880 убитых (из них 64 офицера) и 2702 раненых. Некоторые авторы определяют число убитых до 4 тыс., а раненых — до 6 тыс., всего 10 тысяч.

Эпический штурм Измаила несколько заслонил колоссальное политическое значение этой битвы. С июля 1790 года, когда Австрия прекратила военные действия против Турции, России угрожала дипломатическая изоляция. Была велика вероятность открытия второго фронта союзной Турции Пруссией. Чувствуя поддержку со стороны покровителей (Пруссии и Англии), Османская империя выдвигала на переговорах о мире с Россией заведомо невыполнимые условия.

В турецком городе Систове собрался дипломатический конгресс представителей Пруссии, Англии, Голландии, Австрии и Турции для выработки условий русско-турецкого мирного договора. «Европейская дипломатия» готовила заявление: если Россия, подобно Австрии, немедленно не пойдёт на уступки Турции, то против неё будет начата война на западных границах. Прусский и польский военные контингенты уже сосредотачивались. Измаильская виктория отрезвила многих «европейских партнёров». Общеевропейский ультиматум России не состоялся.

В разгар штурма 1790 года решился вопрос о том, кому быть вторым российским комендантом крепости Измаил. Отряд Михаила Кутузова наступал на юго-западные бастионы и Килийские ворота крепости. Неся большие потери, он смог подняться на крепостной вал, но, встретив ожесточённое сопротивление турок, Кутузов решил отступить на дальность ружейного выстрела и сообщил об этом Суворову. Ответ генерал-аншефа оказался неожиданным:
«Я донес уже в Петербург о покорении Измаила, а Кутузова назначаю измаильским комендантом».

Использовав силы резервного гренадерского полка и уцелевших егерей, Кутузов снова ринулся на штурм бастиона. На этот раз удалось опять подняться на вал и в штыки опрокинуть противника.

Когда Михаил Илларионович спросил Александра Васильевича, почему тот назначил его комендантом в то время, пока крепость ещё не была взята, великий полководец ответил:

«Кутузов знает Суворова, а Суворов знает Кутузова. Если бы не взяли Измаил, Суворов умер бы под его стенами и Кутузов также».

Однако комендантство Кутузова продлилось недолго: продолжающаяся война требовала его присутствия в действующей армии.

Нижнедунайская операция и взятие Измаила не оставили равнодушными жителей Подунавья и сопредельных Балкан. В составе русской Дунайской армии сформировали 30 добровольческих отрядов, в которые входили молдаване, валахи, болгары, греки, сербы и другие. Тем не менее после заключения Ясского мирного договора в 1791 году России вновь пришлось вынужденно оставить Измаил.

В межвоенный период 1792–1806 годов турецкие власти опять перестроили Измаильскую крепость. Она стала более компактной и укреплённой, просуществовав до 1856 года. Строительство проектировал и возглавлял французский инженер Франсуа Кауффер.

На протяжении первых двух лет русско-турецкой войны 1806–1812 годов русские войска предпринимали несколько безуспешных попыток овладеть городом-крепостью. В 1809 году Измаил подвергся очередной осаде по приказанию нового главнокомандующего Молдавской армией Петра Багратиона. Взять крепость доверили генерал-лейтенанту Григорию Зассу. В конце августа 1809 года его отряд численностью в 5 тыс. человек при 40 орудиях подступил к Измаилу и начал его обстрел. В начале сентября к обстрелу присоединилась русская Дунайская флотилия. Бомбардировка с небольшими перерывами продолжалась до 13 (25) сентября, когда комендант Челеби-паша предложил начать переговоры о сдаче.

На следующий день русские войска вошли в Измаил. По условиям капитуляции его гарнизон в составе 4,5 тыс. человек переправился на турецкий правый берег Дуная, в городе осталось около 4 тыс. жителей. Военные трофеи составили 221 орудие, 9 судов с 36 пушками, 5 тыс. пудов пороха и много снарядов.
В сентябре 1809 года комендантом Измаильской крепости назначили Тучкова. Благодаря тому, что в 1812 году Измаил со всей Бессарабией был присоединён к Российской империи, крепость под его руководством находилась довольно долго (до 1835 года).

Сергей Тучков приложил большие усилия для увеличения численности населения Измаила, его хозяйственного развития, используя при этом и личные средства. Если в 1809 году в городе проживало 3250 мусульман и 569 христиан, то лишь за полгода (с марта по август 1811 года) в Измаил прибыло 2200 человек, в том числе 947 украинцев, 638 русских, 168 молдаван и других. После присоединения Бессарабии в 1812 году в Придунавье осела значительная часть добровольцев, входивших в состав Болгарских земских войск, а также перешедших из Турции казаков-некрасовцев. Одновременно с этим Южную Бессарабию покидали ногайцы (буджакские татары). В 1817 году численность населения крепости и возникшего по соседству города Тучкова достигла 9 тыс. человек, в 1856 году — 30,6 тыс. жителей, абсолютное большинство из которых — русские и украинцы. Переселенцам предоставлялись значительные льготы.

В первой пол. XIX века два раза в год в Измаиле — Тучкове проходили знаменитые на всю Россию Вознесенская и Покровская ярмарки, которые продолжались 15 дней. Основными занятиями горожан оставались ремесло, торговля, рыбная ловля, скотоводство и земледелие. Начали развиваться виноделие и разведение табака. В 1820-е годы появились первые промышленные предприятия: кожевенный, свечной, три макаронных и три кирпичных завода. В 1830-е меняется архитектурный облик города: строятся административные здания, больница, госпиталь, учебные учреждения, заложена Соборная площадь, возведён Покровский собор — архитектурная жемчужина современного Измаила. Под руководством известного петербургского архитектора Авраама Мельникова в центре городской площади строятся торговые каменные ряды.

Существенные изменения в жизни города произошли в 1856 году, когда он перешёл под власть зависимого от Турции Молдавского княжества, а Измаильская крепость была разрушена. Однако через 11 лет Россия вновь вернулась в Измаил. В апреле 1877 года преимущественно русско-украинский город без единого выстрела заняли войска нижнедунайского отряда генерал-лейтенанта князя Алексея Шаховского.

Автор Игорь ИВАНЕНКО

Все мосты Петербурга уникальны, но у Египетского – особенная история. Египетская тема была популярна в Петербурге 19 века, так под влиянием моды в 1826 году был построен оригинальный мост в египетском стиле.

9 августа 1825 года началось строительство цепного моста через реку Фонтанку в створе современного Лермонтовского проспекта. Он был спроектирован инженерами Треттером и Христиановичем. Береговые устои и каменные работы выполнялись подрядчиком Гавриилом Васильевым. Новая переправа стала вторым подобным сооружением через Фонтанку после Пантелеймоновского моста, спроектированного этими же инженерами.

Металлические конструкции и скульптуры были изготовлены на заводе К. Н. Берда. Изначально на заводе было изготовлено два пробных сфинкса. Эти фигуры долгое время были лишними, но сохранились. В 1971 году их отреставрировали и установили на пристани близ Каменноостровского моста. Гранитные устои были выполнены из камней, которые ранее использовались для облицовки канала вокруг Михайловского замка. По своей сути конструкция цепного Египетского моста являлась облегчённой копией конструкции Пантелеймоновского. Здесь было три поддерживающие цепи, а не пять.

Рядом с мостовыми устоями на чугунных пьедесталах были установлены чугунные сфинксы работы академика П. П. Соколова. На головах у сфинксов крепились шестигранные фонари. Чугунные порталы моста были украшены росписями в египетском стиле и иероглифами. Отдельные элементы орнамента были позолочены. Благодаря такому оформлению переправа приобрела соответствующее название — Египетский мост.

Интересно, что автор сфинксов Павел Петрович Соколов является автором и других известных петербургских мостовых скульптур — грифонов Банковского моста и львов моста Львиного. Все эти переправы строились примерно в одни и те же годы.

Движение по Египетскому мосту было открыто 25 августа 1826 года, в восемь часов пополудни. Египетский мост неофициально называли «поющим». «Петербургская газета» 18 января 1901 года писала:

«Поющий мост. Оказывается, что и такой есть в Петербурге. Это Египетский. Он, как известно, цепной системы, и, когда вы едете по нему, то его цепи издают самые разнообразные заунывные звуки. Не поет ли уже он себе погребальную песню?»

Краеведы Петербурга искали ответ на вопрос о цели возведения такого красивого, парадного моста вдали от парадной части Санкт-Петербурга. Самая распространённая версия связывает мост с находящимися неподалёку армейскими казармами. Возможно, таким образом, правительство пыталось воспитать в армии имперский патриотизм и благоговение. Но явного ответа на этот вопрос история не даёт.

20 января 1905 г., когда по Египетскому мосту проходил кавалерийский эскадрон, пролеты неожиданно рухнули на лед Фонтанки. Вечерние газеты писали:

«Сегодня в 12 ½ час. дня при следовании лейб-гвардии конно-гренадерского полка через Египетский Цепной мост через Фонтанку, в тот момент, когда головная часть полка уже подходила к противоположному берегу, мост обрушился. Находившиеся впереди офицеры успели проскочить на берег, нижние же чины, в количестве двух взводов, шедшие в строю справа по три в ряд, вместе с лошадьми упали в воду. Упали также в воду проезжавшие в обратную сторону один ломовой и четыре легковых извозчика без седоков и несколько пешеходов… К 2 часам дня люди и лошади были извлечены из воды. Пострадавшие были отправлены в ближайшие приемные покои и в лазарет Николаевского артиллерийского училища. Серьезно пострадавших, по официальным сведениям, не оказалось».

Цепи разорвались, и весь мост оказался на дне реки. Только четыре сфинкса остались на своих местах по обе стороны моста. Тут же началось расследование причин обрушения. Первой версией была «непрочность конструкции». Однако инженеры возражали против нее, так как с момента своего создания мост ремонтировали уже несколько раз, в 1904 г. ремонтные работы проводились дважды, после чего вынесли вердикт о том, что конструкция находится в хорошем состоянии.

Следующей версией стала «раскачка моста кавалерией» – так называемый эффект резонанса, который мог возникнуть вследствие ритмичных колебаний от слаженного шага военных. Во всех учебниках обрушение Египетского моста упоминалось как пример эффекта резонанса. Якобы именно тогда и появилась команда «Идти не в ногу!» или «Сбить ногу!», отдававшаяся любому строю перед входом на мост.

Однако очевидцы катастрофы единогласно утверждали, что солдаты шли не в ногу, некоторые ехали на лошадях. Навстречу ехали извозчики, по тротуару шли прохожие – слаженного хода не было, и эффект резонанса в этом случае не должен был возникнуть. После того как ученые произвели физико-математические расчеты, эта версия показалась еще более сомнительной. Современными специалистами авария объясняется недостаточной прочностью металла на холоде.

Газета «Новости дня» так описала это событие:

Сегодня в 12 ½ час. дня при следовании лейб-гвардии конного-гренадерского полка через Египетский цепной мост через Фонтанку, по направлению от Могилёвской улицы к Ново-Петергофскому проспекту, в тот момент, когда головная часть полка уже подходила к противоположному берегу, мост обрушился. Находившиеся впереди офицеры успели проскочить на берег, нижние же чины, в количестве двух взводов, шедшие в строй справа по 3 в ряд, вместе с лошадьми (упали) в воду. Упали также в воду проезжавшие в обратную сторону один ломовой и четыре легковых извозчика без седоков и несколько пешеходов. Вся настилка моста вместе с перилами и скреплениями, разорвав цепи и сломав часть чугунной опоры, проломала лёд и оказалась на дне реки. К 2-м часам дня люди и лошади были извлечены из воды. Пострадавшие были отправлены в ближайшие приёмные покои и в лазарет Николаевского артиллерийского училища. Серьёзно пострадавших, по официальным сведениям, не оказалось. Из лошадей одна затонула, две были искалечены и, вытащенные на берег, пристрелены. Причина несчастья, как предполагают, раскачка моста кавалерией при не вполне прочной конструкции.

Когда с помощью научных методов объяснить обрушение моста не удалось, подключилась народная фантазия. Выдвигались версии от мистических до фантастических. Так, например, возникла легенда о том, что возле моста жила дочь почтмейстера Мария, обманутая и брошенная офицером. Однажды она увидела в окно, как мост переходит тот самый полк, в котором служил ее обидчик, и в сердцах выкрикнула: «Чтоб вам, военным, провалиться!». С тех пор Мария Ратнер получила прозвище — Мария Египетская.

Однако проклятия бедной Марии народной молве показалось недостаточно.

Вспомнили, что мост был облицован гранитными блоками, вынутыми из стенок рвов Михайловского замка. А тот пользовался в народе зловещей славой – говорили, что гранит на постройку брали с мест древних капищ, что вызвало гнев богов.

А многие во всем произошедшем обвиняли сфинксов. И хотя они не имели к Древнему Египту никакого отношения, им все равно в народе приписывали мистическую силу. Говорили, что они поют погребальные песни. Дело в том, что цепи, на которых держался мост, действительно издавали разные звуки. Ну а народная фантазия приписала эти песни сфинксам и наделила их пророческой силой.

После аварии на месте Египетского моста остались гранитные мостовые устои и сфинксы на пьедесталах. Рядом, в створе Усачёва переулка (ныне переулок Макаренко), в том же году был построен деревянный семипролётный мост. Многими этот мост отмечался как крайне неудобный, так как транспорту приходилось с Лермонтовского проспекта сворачивать на узкую набережную. Известно, что перед постройкой нового Египетского моста рассматривалось семнадцать различных его вариантов.

В 1954-1956 годах инженером В. В. Демченко, архитекторами В. С. Васильковским и П. А. Арешевым был построен новый Египетский мост. Его сдали в эксплуатацию 30 декабря 1955 года, а временную деревянную переправу в 1956 году разобрали. Чугунные сфинксы на мостовых устоях были сохранены, к ним добавили стилизованные торшеры-обелиски.



В 1989 году один из сфинксов был сбит в воду машиной. Фигуру отреставрировали и поставили на место. В 2004 году прошла реставрация одной и ремонт остальных скульптур. Выяснилось, что головы сфинксов ранее были вызолочены. В ходе реставрации позолота сфинксов была восстановлена. Торжественное открытие скульптур после реставрации произошло 27 мая 2004 года.

Господин Черт побери

В один прекрасный день 1630 года юный гасконец достиг предместий Парижа. Вот вдали показались башни Нотр-Дам, и скоро вся столица открылась перед ним. Путник остановил старого коня неопределенной масти, положил руку на эфес отцовской шпаги и окинул город восхищенным взглядом. Он чувствовал, что начинается новая жизнь. И по этому поводу решил взять фамилию матери – д’Артаньян.

Да, мушкетер д’Артаньян жил на самом деле. А был ли он действительно героем «плаща и шпаги»?

Бац и Дебац

В Гаскони, на юге Франции, и сейчас немало людей носят фамилию Бац и Дебац. Простой описки достаточно, чтобы превратить Дебац в дворянское «де Бац». Так и поступил один разбогатевший торговец из Люпиака. А потом, в середине XVI века, Арно де Бац купил к тому же поместье Кастельмор с господским домом, гордо именуемым замком, и прибавил к своей фамилии еще и «де Кастельмор».

Его внук Бертран первым из этого рода женился на истинной дворянке – Франсуазе де Монтескью из дома д’Артаньянов. Что из того, что «замок д’Артаньянов» смахивал на крестьянскую ферму? Зато у жены был дворянский герб, ее родичи были знатными военными и вельможами! У Бертрана и Франсуазы родилось семеро детей – четыре сына и три дочери. Около 1613 года появился на свет наш герой – Шарль де Бац (с прибавлением в особых случаях – де Кастельмор д’Артаньян). Вероятно, Шарль не слишком прилежно учил латынь и катехизис, отдавая предпочтение верховой езде и урокам фехтования. К семнадцати годам «гасконский университет» был окончен, и птенец выпорхнул из родового гнезда.

<-- Предполагаемый портрет д'Артаньяна, написанный ван дер Мюленом

Так поступали тысячи молодых французов из провинций. Дома они не могли найти службу, славу и богатство, поэтому отправлялись завоевывать Париж. Некоторые действительно хватали удачу за хвост и делали карьеру. Другие слонялись без дела по узким парижским улочкам: «грудь колесом, ноги циркулем, плащ через плечо, шляпа до бровей, клинок длиннее голодного дня», – так описал Теофиль Готье этих молодцов, готовых обнажить шпагу за весьма скромную плату. Благодаря рекомендательным письмам, Шарль поначалу определился кадетом в одну из гвардейских рот. Но кто из кадетов не мечтал впоследствии перевестись в роту «мушкетеров королевского военного дома», или, проще говоря, стать мушкетером короля!

д’Артаньян на постаменте памятника Дюма

Мушкет для мушкетера

Мушкеты – тяжелые фитильные ружья – появились у стрелков французской армии еще в предыдущем столетии. О приближении мушкетеров всегда можно было узнать не только по тяжелой поступи, но и по характерному звуку: на кожаной перевязи у них висели патроны с порохом, при ходьбе они ритмично стучали друг об друга. Позднее фитильные мушкеты сменили кремневые, но все равно перезарядка мушкета была долгой и сложной – девять операций! Позднее стрелки-мушкетеры составляли отдельные роты и полки. Но это были, так сказать, «просто» мушкетеры.
Генрих IV /Henry IV King of France./ -->

А в 1600 году король Генрих IV создал для своей личной охраны элитную роту «тех самых» мушкетеров. В ней служили только дворяне, во дворце они несли караульную службу, а в бою сражались верхом, следуя за государем. Их вооружение составляли укороченный нарезной мушкет (его приторачивали к седлу стволом вверх, чтобы пуля не выпала из дула) и, разумеется, шпага. В особых случаях, в зависимости от характера задания, мушкет заменялся парой пистолетов. Но настоящее возвышение королевских мушкетеров началось при Людовике XIII.

<--Рубенс. Портрет Людовика XIII

В 1634 году государь сам возглавил роту – разумеется, формально. Фактическим командиром мушкетеров был Жан де Пейре, граф де Труавиль – так на самом деле звали капитана де Тревиля из «Трех мушкетеров». Будем и мы именовать его де Тревилем. Людовик XIII высоко ценил мушкетеров, а их командиру мог доверить любое дело. Однажды король, указав на Тревиля, сказал: «Вот человек, который избавит меня от кардинала, как только я этого захочу». Речь шла о всесильном кардинале Ришельё (так правильно звучит его фамилия, к слову, удивительно красноречивая: riche означает «богатый», lieu – «место»). Но будем впредь называть его привычно – Ришелье. В ту пору королевские мушкетеры были, пожалуй, самым элегантным военным подразделением Франции. Они носили голубые накидки с золотой каймой, нашитыми крестами с королевскими лилиями на концах из белого бархата, в обрамлении золотых языков пламени. Высокие отложные воротники были не только модным украшением, но и защищали шею от рубящих ударов шпагой. Кстати, и широкополые шляпы с пышными перьями сберегли немало ушей и носов своих владельцев. Несмотря на элитарность, королевские мушкетеры не были паркетными шаркунами: рота участвовала едва ли не во всех военных кампаниях, и мушкетеры короля заслужили славу отчаянных храбрецов. На место убитых товарищей приходили новобранцы. Так, через два или три года после приезда в Париж в роту королевских мушкетеров был зачислен Шарль де Бац – он записался в мушкетеры под именем д’Артаньян.

Портрет д’Артаньяна с фронтисписа «Мемуаров...» Куртиля   -->

Однако «блеск и нищета мушкетеров» были всем известны. Мушкетерского жалованья катастрофически не хватало. Деньги – и немалые – были необходимы и для продвижения по службе. В то время военные и придворные должности во Франции покупались. Чин присваивал король, а соответствующую должность, приносившую реальный доход, кандидат выкупал у предшественника. Ну, точно так же, как сейчас перекупают доходный бизнес. Однако король мог не утвердить кандидата, назначить другого; он мог уплатить требуемую сумму за кандидата из казны; он мог, наконец, даровать чин и должность за особые заслуги. Но в основном чинопроизводство было поставлено, так сказать, на коммерческую основу. Состоятельные кандидаты, выслужившие определенный срок, отличившиеся в нескольких кампаниях, покупали должность – сначала знаменосца, затем лейтенанта и, наконец, капитана. На высшие должности и цены были запредельные. Знатные и состоятельные господа встречались и в роте королевских мушкетеров. Но большая часть мушкетеров были под стать д’Артаньяну. Взять хотя бы Атоса – его полное имя было Арман де Силлег д’Атос. Он приходился троюродным племянником самому капитану де Тревилю и поэтому легко вступил в его роту примерно в 1641 году. Но недолго носил он шпагу – от нее и погиб в 1643 году.

Поскольку тяжелое ранение Атос получил не в походе, а в Париже, ясно, что это была дуэль, или стычка буйных молодцов, либо сведение счетов между противоборствующими кланами. Не богаче был и Портос – Исаак де Порто, выходец из протестантской семьи. Он начинал службу в гвардейской роте дез Эссарта (Дезэссар в «Трех мушкетерах»), воевал, получил ранения и вынужден был выйти в отставку. Вернувшись в Гасконь, он занимал в одной из крепостей должность хранителя боеприпасов, которую обычно поручали инвалидам. Таков был и Арамис, точнее, Анри д’Арамиц, двоюродный брат де Тревиля и дальний родственник Атоса. Он служил в роте мушкетеров в те же годы, затем по неизвестной причине оставил службу и вернулся в родные края, благодаря чему прожил довольно спокойную и долгую (для мушкетера) жизнь: женился, воспитал троих сыновей и мирно скончался в своем поместье около 1674 года, когда ему было немногим за пятьдесят. Эти славные господа были сослуживцами д’Артаньяна, и только. Близким другом ему стал Франсуа де Монлезен, маркиз де Бемо, тоже гасконец. Друзья называли его просто Бемо. Д’Артаньян и Бемо были неразлучны в караулах и в походах, на веселых пирушках и в опасных переделках. Но в 1646 году судьбы двух друзей круто изменились.

На секретной службе Его Преосвященства

В 1642 году скончался кардинал Ришелье, первым министром стал его доверенный помощник кардинал Джулио Мазарини. На следующий год почил и король Людовик XIII. Наследник был еще мал, Францией правила королева-регентша Анна Австрийская, во всем полагаясь на Мазарини.

<-- Бушар. Портрет кардинала Мазарини

Оба кардинала предстают в исторических романах как настоящие злодеи. Действительно, пороков и недостатков у них хватало. Но правда и то, что Ришелье с редким упорством создавал единую, сильную Францию и абсолютную монархию, притом в ослабленной, непрерывно воюющей стране при слабом короле. Политическую линию Ришелье в основном продолжил Мазарини, но ему приходилось, пожалуй, еще труднее – продолжалась изнурительная Тридцатилетняя война, королевская власть практически отсутствовала. А ненавидели Мазарини больше, чем предшественника, потому что он был «варягом» и пригрел немало чужаков. Мазарини очень нуждался в смелых и верных помощниках. К этому времени мушкетеры д’Артаньян и Бемо были уже замечены, и не только непосредственным начальством. И однажды Мазарини позвал их на аудиенцию. Проницательный политик сразу заметил, что эти лихие бойцы имеют еще и головы на плечах. И пригласил их к себе на службу для особых поручений. Так д’Артаньян и Бемо, оставаясь мушкетерами, вошли в свиту дворян Его Преосвященства. Их обязанности были весьма разнообразны, но всегда требовали секретности и мужества. Они доставляли тайные депеши, сопровождали неблагонадежных военачальников и сообщали об их действиях, наблюдали за передвижениями противников. Жизнь в постоянных разъездах, почти без отдыха, вскоре превратила их в живые мощи. Вдобавок надежды мушкетеров на щедрую оплату не оправдались – Мазарини оказался скуп до неприличия. Да, они пока не выиграли, но и не проиграли, как другие мушкетеры – по указу короля их рота вскоре была распущена. Формальным предлогом послужило «тяжелое бремя расходов» на содержание элитной части, на самом деле на роспуске настоял Мазарини. Мушкетеры казались ему слишком буйной и неуправляемой частью, от которой неизвестно чего можно было ожидать. Мушкетеров охватило уныние, и никто не предполагал, что через десятилетие рота возродится в еще большем блеске. А пока д’Артаньян и Бемо носились по стране и благодарили судьбу за то, что имеют хоть какой-то заработок.

Известия, которые доставлял д’Артаньян, бывали столь важными, что его имя стало появляться то в «Газете», первом периодическом издании Франции, то в донесениях высших полководцев: «Г-н д’Артаньян, один из дворян Его Преосвященства, прибыл из Фландрии и сообщил…» «Г-н д’Артаньян сообщает, что имеются данные из Брюсселя, о скоплении неприятеля в Генилгау в количестве около трех тысяч человек, которые готовят нападение на наши приграничные крепости…» Первый министр отвечал в государстве за все, при этом охотников разделить ответственность не находилось, а проклятия неслись отовсюду. Иногда кардиналу буквально приходилось затыкать дыру, и он бросал своих доверенных «дворян» в самое пекло. Например, Бемо в 1648 году сам повел в атаку отряд легкой конницы Его Преосвященства, и в этом бою неприятельская пуля раздробила ему челюсть. Тем временем всеобщая ненависть к Мазарини вылилась в протестное движение – Фронду (в переводе – «праща»). Началось восстание в столице, поддержанное в некоторых провинциях. Мазарини вывез из города малолетнего Людовика и начал осаду Парижа. Фронде нужны были вожди, командиры, известные в войсках, и они тотчас явились – вельможи, аристократы, на деле стремившиеся к переделу высших должностей и привилегий. Демократическая Фронда сменилась «Фрондой принцев» (отсюда выражение «фрондировать» – протестовать, но без особого риска). Главным вождем «фрондеров» был принц Конде.

Эгмонт. Портрет принца Конде -->

В этот период многие сторонники Мазарини переметнулись к его противникам. Но не д’Артаньян. К тому времени в полной мере проявились основные качества его характера – исключительная верность и неизменное благородство. Вскоре королевская семья вернулась в Париж, но кардинал остался в изгнании. Д’Артаньян и теперь не покинул его, только поручения мушкетера стали еще опаснее – он осуществлял связь Мазарини с Парижем, доставлял тайные послания королю и сторонникам, в частности, аббату Базилю Фуке, можно сказать, главе кардинальской администрации. Нетрудно представить, что стало бы с нашим гасконцем, если бы его миссия оказалась раскрыта. Ведь на Новом мосту в Париже был вывешен сатирический листок «Тариф наград для избавителя от Мазарини»: «Камердинеру, который удушит его меж двух перин, – 100 000 экю; брадобрею, который перережет ему бритвой горло, – 75 000 экю; аптекарю, который, ставя ему клистир, отравит наконечник, – 20 000 экю»… Неподходящее время для благодарностей, но именно тогда Мазарини послал письмо одному из верных ему маршалов: «Поскольку королева некогда позволила мне надеяться на присвоение Артаньяну чина капитана гвардии, я уверен, что ее расположение не изменилось». На тот момент вакантных должностей не оказалось, только через год д’Артаньян стал лейтенантом в одном из гвардейских полков. Около года затем он воевал с отрядами Фронды. Силы сопротивления таяли, Мазарини постепенно возвращал себе власть над страной.

2 февраля 1653 года кардинал торжественно вступил в Париж. Его кортеж с трудом прокладывал путь сквозь толпы парижан, с восторгом встречавших Его Преосвященство. Это были те самые французы, которые еще недавно готовы были растерзать его. За спиной Мазарини скромно держался лейтенант д’Артаньян.

Побег из золотой клетки

Пределом мечтаний всякого дворянина была нехлопотная должность при дворе. А таких должностей хватало. Ну какие обязанности могут быть, к примеру, у «капитан-консьержа королевского вольера» в саду Тюильри? Он занимает маленький замок XVI века в двух шагах от дворца и получает свои десять тысяч ливров в год: поди плохо! Такая вакансия как раз открылась, стоила она шесть тысяч ливров. Вряд ли д’Артаньян сумел скопить такую сумму, но под будущие доходы можно было и занять. Казалось, большие господа должны были побрезговать столь ничтожной должностью, и все-таки конкуренты у лейтенанта нашлись. И какие! Жан Батист Кольбер, левая рука кардинала (правой был Фуке), написал своему патрону: «Если бы Ваше Преосвященство благосклонно предоставили мне эту должность, я был бы бесконечно обязан».

<--   Лефевр. Портрет Кольбера

Отказать Кольберу было непросто, однако Мазарини отвечал: «Я уже ходатайствовал об этой должности для д’Артаньяна, который просил ее у меня». Кольбер, будущий премьер-министр, впервые испытал неприязнь к д’Артаньяну. Между прочим, теплое местечко получил и Бемо – его назначили ни много ни мало комендантом Бастилии. Тоже работа не пыльная, вот только, как учит мать-история, тюремщики подчас меняются местами с теми, кого стерегут. Итак, бедный гасконский дворянин зажил наконец как настоящий сеньор. Но недолго д’Артаньян сторожил свой вольер. В 1654 году юный монарх Людовик XIV короновался в Реймсе, д’Артаньян присутствовал на этой грандиозной церемонии. А вскоре после этого снова в бой: принц Конде перешел на сторону испанцев и возглавил их тридцатитысячную армию. В одной из первых битв этой кампании д’Артаньян с несколькими удальцами, не дожидаясь подхода основных сил, атаковал бастион противника и был легко ранен. Через год он уже командовал отдельной гвардейской ротой, еще не получив капитанского чина. Опять проклятые деньги: чтобы выкупить патент капитана, пришлось продать придворную должность. Да черт с ней! Кстати, д’Артаньян так и выражался, часто не только устно, но и письменно.

Личный секретарь Его Преосвященства сообщал д’Артаньяну: «Я прочитал все Ваши письма кардиналу, впрочем, не целиком, поскольку у Вас постоянно проскакивают фразы вроде «черт побери», однако это неважно, поскольку суть хороша». Наконец, в 1659 году был заключен мир с Испанией. А незадолго до этого Людовик XIV решил возродить роту королевских мушкетеров. Должность лейтенанта была предложена д’Артаньяну. Его радость омрачалась только тем, что начальником, капитан-лейтенантом, назначили племянника кардинала Филиппа Манчини, герцога Неверского – ленивого, избалованного юношу. Оставалось надеяться, что он не станет вмешиваться в дела мушкетеров. И вот д’Артаньяну сорок пять (в XVII веке это уже весьма немолодой человек), он добился прочного положения, пора бы обзавестись семьей. Романтические увлечения и амурные приключения остались позади, зрелые люди старались жениться на дамах знатных и богатых. Чаще всего оба эти достоинства сочетали в себе вдовушки. Избранницей д’Артаньяна стала Анна-Шарлотта-Кристина де Шанлесси, из древнего гасконского рода, владевшая имениями мужа-барона, погибшего на войне, и прикупившая еще несколько поместий. Вдобавок она была хороша собой, хотя «уже носила на лице следы неизбывной печали», как писал человек, видевший ее портрет, впоследствии утраченный. Однако у вдов есть еще одно свойство: они опытны и расчетливы. Вот и Шарлотта ничего не предпринимала, не посоветовавшись с адвокатом. Брачный контракт напоминал длинный трактат по имущественному праву: пункт за пунктом оговаривались условия, которые защитили бы вдову от разорения, в случае если «господин будущий супруг» окажется мотом (как в воду глядела). Но вот формальности улажены, и 5 марта 1659 года в малом зале Лувра, в присутствии важных гостей (из друзей был только старина Бемо) состоялось подписание контракта. Такого рода документы составлялись «от имени всемогущего монарха Людовика Бурбона» и «светлейшего и достойнейшего монсеньора Жюля Мазарини» – их собственноручные подписи скрепляли сей документ.

Нечасто доводилось лейтенанту мушкетеров наслаждаться теплом семейного очага. Он продолжал жить в седле – то во главе своих мушкетеров, то выполняя поручения кардинала, а потом и молодого короля. Жена, естественно, ворчала, к тому же д’Артаньян, после долгих лет унижающей бедности, тратил деньги без счета. У супругов вскоре родилось двое сыновей-погодков.

Личный тюремщик Фуке

Людовик XIV женился в конце того же года. Этот брак французского короля с испанской инфантой Марией-Терезией обещал долгий и прочный мир. Кардинал Мазарини сделал свое дело и вскоре удалился – в мир иной. Свадебные торжества были грандиозны. Рядом с королем все время находились его мушкетеры во главе с д’Артаньяном. Испанский министр, увидев роту в полном блеске, воскликнул: «Если бы Господь спустился на землю, ему не нужно было бы лучшей гвардии!» Король давно знал д’Артаньяна, верил, что на него можно всецело положиться. Со временем командир мушкетеров занял то место подле короля-сына, которое прежде капитан де Тревиль занимал при его отце. А в это время два политических наследника Мазарини, два члена Королевского совета копали друг под друга. Главный интендант финансов Фуке был могущественнее, но беспечнее. Кольбер оказался опытнее, он победил, потому что атаковал. Он открыл королю глаза на многочисленные злоупотребления Фуке, на его роскошную жизнь, оплаченную из государственной казны.

Эдуард Лакретелле. Портрет Николя Фуке -->

7 августа 1661 года Фуке устроил в своем дворце и в саду праздник для королевской четы и всего двора. На нескольких сценах одно за другим игрались представления, в том числе труппа Мольера показала новую пьесу «Докучные». Пиршество готовил повар-кудесник Ватель. Фуке явно хотел угодить государю, а вышло наоборот. Людовик оценил искусство, с каким организован праздник, но испытал досаду. Его двор был еще скромен, король остро нуждался в деньгах. Уезжая, он сказал хозяину: «Ждите от меня новостей». Арест Фуке был предрешен. Однако это было очень рискованное предприятие. Фуке обладал огромными связями и влиянием, у него был укрепленный военный лагерь с гарнизоном в постоянной готовности, он командовал всем флотом Франции, он был, наконец, вице-королем Америки! Свержение такого гиганта можно сравнить, пожалуй, с арестом Берии в 1953 году. В таком деле требуется верный и любимый солдатами военачальник. Король без колебаний поручил операцию д’Артаньяну. Операция готовилась в такой тайне, что писцов, написавших приказ, держали взаперти до ее завершения. Чтобы усыпить бдительность Фуке, на день ареста была назначена королевская охота. Он ни о чем не подозревал и даже сказал приближенному: «Кольбер проиграл, и завтрашний день станет одним из счастливейших в моей жизни». 5 сентября 1661 года Фуке вышел с заседания Королевского совета и сел в носилки.

В это время д’Артаньян с пятнадцатью мушкетерами окружил носилки и предъявил Фуке приказ короля. Арестованный воспользовался минутной заминкой, чтобы передать известие о случившемся своим сторонникам. Те решили поджечь дом Фуке, чтобы уничтожить улики. Но их опередили, дом был опечатан и взят под охрану. Затем д’Артаньян доставил Фуке в Венсенский замок, а несколько позже повез в Бастилию. И всюду он лично проверял надежность помещений и охраны, в случае необходимости расставлял там своих мушкетеров. Предосторожности не были излишними, однажды разъяренная толпа окружила карету, и Фуке едва не растерзали, но д’Артаньян вовремя приказал мушкетерам конями оттеснить горожан. Наконец, арестант был сдан в Бастилию на попечение друга Бемо. Д’Артаньян надеялся отойти от этого неприятного дела, но не тут-то было! Король приказал ему и дальше оставаться с узником. Только через три года, после суда и королевского приговора, д’Артаньян доставил осужденного в замок Пиньероль на пожизненное заключение и завершил свою печальную миссию. Надо сказать, что все это время он вел себя с арестованным благороднейшим образом. Например, он присутствовал на всех встречах Фуке с адвокатами, был в курсе всех дел арестанта, но ни одно слово не вышло за стены тюрьмы. Знатная дама из числа друзей поверженного вельможи написала о д’Артаньяне: «Верен королю и человечен в обращении с теми, кого ему приходится держать под стражей».

Король был доволен лейтенантом мушкетеров. Даже сторонники Фуке уважали его. Только новый интендант финансов Кольбер и его окружение затаили злобу: они считали, что д’Артаньян был слишком мягок с узником, и даже подозревали, что он помогал Фуке.

Капитан маленьких собачек

Д’Артаньян доказал, что он верный слуга королю, а теперь мог проявить отеческую заботу о своих мушкетерах. За десять лет его правления численность мушкетеров увеличилась со 120 до 330 человек. Рота стала совершенно самостоятельным подразделением со своим казначеем, священником, аптекарем, хирургом, шорником, оружейником, музыкантами. При д’Артаньяне же рота получила собственное знамя и штандарт, на котором был начертан грозный девиз мушкетеров: «Quo ruit et lethum» – «С ним атакует смерть». Во время военных действий рота королевских мушкетеров включалась в состав других войсковых частей, но один отряд всегда оставался при короле, только этот отряд всегда выступал под знаменем роты. Наконец, в 1661 году начали строить большую казарму «Отель Мушкетеров», а до этого мушкетеры жили на съемных квартирах. Д’Артаньян лично ведал набором мушкетеров, хорошо знал каждого, у некоторых крестил детей. К нему приезжали такие же, как он когда-то, юнцы из провинции с рекомендациями от благородных семейств. Порядок, установленный лейтенантом, был строже, чем при де Тревиле. Лейтенант не только отдавал приказы, распределял патенты на низшие должности, ходатайствовал о присвоении дворянства и назначении пенсий; он ввел особые свидетельства о достойном и недостойном поведении, чтобы пресечь случаи неповиновения и провоцирование ссор. Все это и сделало роту королевских мушкетеров не только элитарным, но и образцовым подразделением. Постепенно королевские мушкетеры стали своего рода офицерской академией – лучшие кадеты из дворян проходили здесь первые годы службы, а потом назначались в другие гвардейские полки. Даже в других европейских государствах монархи начали создавать мушкетерские роты для своей охраны и посылали офицеров учиться в «школу д’Артаньяна». Когда у короля блестящая армия, ему так и хочется бросить ее на смерть. В 1665 году началась война между Англией и Нидерландами. Франция была союзницей Голландии и поддержала ее экспедиционным корпусом. Во главе отряда мушкетеров отправился на север и д’Артаньян.

При осаде крепости Локен мушкетеры проявили себя не только храбрецами, но и тружениками войны: таскали на себе тяжелые фашины, засыпая глубокий ров, наполненный водой. Король был в восторге: «Я и не ожидал меньшего рвения от роты старших мушкетеров». В Париже д’Артаньяна никто не встречал. Незадолго до похода г-жа д’Артаньян пригласила нотариуса, забрала все имущество, принадлежащее ей по брачному контракту, и с двумя детьми уехала в родовое имение Сен-Круа. Впоследствии д’Артаньян наезжал туда по необходимости, чтобы уладить кое-какие домашние дела. Надо думать, без всякого удовольствия. С годами практицизм Анны-Шарлотты превратился в скупость, она сделалась сутягой, судилась то с братом покойного мужа, то со своим кузеном… И д’Артаньян с радостью вернулся к своей семье – семье мушкетеров! Сразу после возвращения из похода состоялись трехдневные маневры, на которых королевские мушкетеры снова показали себя в полном блеске. Король был так доволен, что пожаловал д’Артаньяну первую же освободившуюся должность при дворе – «капитана маленьких собачек для охоты на косуль».

<--   Портрет Людовика XIV

Только придворная карьера как-то не задалась, д’Артаньян всего три недели возился с маленькими собачками и подал в отставку. К счастью, король не обиделся, а д’Артаньян даже выиграл. Должность собачьего капитана была упразднена и заменена двумя лейтенантскими. Д’Артаньян продал их в розницу и несколько поправил свои дела после бегства жены. А уже на следующий год Филипп Манчини, герцог Неверский, наконец официально отказался от должности капитан-лейтенанта роты королевских мушкетеров. Кому как не д’Артаньяну было занять это место!

Последний бой у стен Маастрихта

Наконец, Д’Артаньян купил себе прекрасный дом на углу Паромной улицы и набережной Лягушачьего болота, почти напротив Лувра. Примерно в это время он стал подписываться «граф д’Артаньян». Подписывая некоторые документы, он прибавлял еще и «кавалер королевских орденов», коими никогда не был награжден. Что поделаешь, неуемная гасконская гордость и страсть к присвоению титулов были его наследственной слабостью. Д’Артаньян надеялся, что король строго не взыщет, а в случае чего и заступится. В эти годы особая комиссия проверяла, насколько законно пользуются титулами некоторые господа. И, между прочим, затребовала документы у некоего г-на де Баца. Так вот, одного заявления д’Артаньяна, что это его родственник, было достаточно, чтобы комиссия отстала. Между тем прекрасный дом капитана мушкетеров чаще всего пустовал, а его служанка совсем обленилась. Ее хозяин редко жил у себя на Лягушачьем болоте. В 1667 году началась новая война. Людовик XIV потребовал у Испании ее обширные владения во Фландрии под тем предлогом, что они-де принадлежат его жене, бывшей испанской инфанте, а ныне королеве Франции.

Такой закон действовал в гражданском праве многих европейских стран, но не распространялся на межгосударственные отношения, поэтому Испания, естественно, отказалась. Но известно, что короли спорят не в суде, а на поле брани. В этой войне капитан д’Артаньян в чине бригадира кавалерии впервые командовал армейским корпусом, состоявшим из собственной роты и еще двух полков. Мушкетеры снова бесстрашно рвались вперед. При осаде Дуэ они под градом картечи захватили равелин и, не останавливаясь, с обнаженными шпагами ворвались внутрь города. Наблюдавший эту картину король, чтобы поберечь своих любимцев, даже послал им приказ «умерить свой пыл». Кульминацией всей кампании стала осада Лилля, самой мощной крепости Фландрии. Атаки «бригадира д’Артаньяна», как гласили сводки, «задавали тон». Но в день штурма только 60 человек из его бригады вошли в передовой отряд, а самому бригадиру было приказано оставаться на командном пункте. К вечеру его терпение лопнуло, он бросился в гущу схватки и дрался, пока не получил легкую контузию. Даже король не осудил его за этот самовольный поступок. Напуганные отчаянным натиском горожане Лилля сами разоружили гарнизон и сдались на милость победителя. По странному стечению обстоятельств, в 1772 году д’Артаньян был назначен губернатором этого города и одновременно получил звание генерал-майора (или бригадного генерала). Мушкетер был польщен, однако новая служба ему не понравилась. Гарнизонные офицеры – это совсем не то, что настоящие воины. Д’Артаньян перессорился с комендантом и инженерами, устал отбиваться от кляуз, отвечал на них запальчиво и бестолково. Он и говорил-то с неистребимым гасконским акцентом, на письме же выходило сплошное «черт побери!». Словом, он вздохнул с облегчением, когда ему нашлась замена и он смог вернуться к своим мушкетерам.

Лучший способ восстановить душевное равновесие для старого солдата – снова понюхать пороху. Так оно и вышло. В 1773 году король во главе войска отправился осаждать голландскую крепость. Штурмовым отрядом, куда входили и королевские мушкетеры, командовал генерал-майор от инфантерии де Монброн. 25 июля мушкетеры выполнили поставленную перед ними задачу – захватили равелин противника. Но Монброну этого показалось мало. Он хотел соорудить дополнительные укрепления, чтобы противник не отбил равелин обратно. Д’Артаньян возражал: «Если сейчас послать людей, то их увидит неприятель. Вы рискуете тем, что множество народу погибнет ни за что». Монброн был старшим по званию, он отдал приказ, и редут был возведен. Но тут же разгорелся бой за равелин. Уставшие французы были опрокинуты и начали отступать. Увидев это, д’Артаньян не стал дожидаться чьего-либо приказа, собрал несколько десятков мушкетеров и гренадеров и бросился на подмогу. Через несколько минут равелин был взят. Но много атакующих полегло. Убитые мушкетеры продолжали сжимать погнутые шпаги, залитые кровью по рукоять. Среди них нашли д’Артаньяна с простреленной головой. Мушкетеры под шквальным огнем вынесли своего капитана из-под обстрела. Вся рота скорбела. Один офицер написал: «Если бы от горя умирали, я был бы уже мертв». Людовик XIV очень горевал о гибели д’Артаньяна. Он велел отслужить по нему заупокойную службу в своей походной часовне и никого не пригласил на нее, молился в скорбном одиночестве. Впоследствии король так вспоминал капитана мушкетеров: «Это был единственный человек, который сумел заставить людей любить себя, не делая для них ничего, что обязывало бы их к этому».

Д’Артаньяна похоронили на поле боя, у Маастрихта. Из уст в уста передавались чьи-то слова, произнесенные над его могилой: «Д’Артаньян и слава почили вместе».

Герой нашего романа

Если бы д’Артаньян жил в средневековье, его называли бы «рыцарем без страха и упрека». Возможно, он стал бы героем эпоса, вроде английского Ланселота или французского Роланда. Но он жил в «эпоху Гуттенберга» – печатного станка и зарождающейся профессиональной литературы и поэтому был обречен стать героем романа. Первым это попытался сделать Гасьен Куртиль де Сандр. Этот дворянин начинал военную службу незадолго до гибели д’Артаньяна. Но вскоре был заключен мир, армия распущена, и Куртиль остался без службы и средств к существованию. От нужды или по душевной склонности он сделался литератором. Писал политические памфлеты, недостоверные исторические и биографические книги со скандальным привкусом. В конце концов за какие-то резкие публикации Куртиля арестовали и посадили в Бастилию на целых шесть лет. Комендантом Бастилии все еще оставался старый Бемо, друг д’Артаньяна. Куртиль ненавидел своего главного тюремщика, впоследствии писал о нем довольно зло.

Неудивительно, что с его подачи и Александр Дюма изобразил коменданта Бастилии в истории с «железной маской» глупым и трусливым. В 1699 году Куртиль вышел на свободу, а в следующем году вышла его книга «Мемуары мессира д’Артаньяна, капитан-лейтенанта первой роты мушкетеров короля, содержащие множество вещей личных и секретных, произошедших при правлении Людовика Великого». Историчности в этих придуманных «Мемуарах» содержалось немного, а герой представал перед читателем не воином, а исключительно тайным агентом. Интриги, дуэли, измены, похищения, побеги с переодеванием в женское платье и, конечно, любовные похождения – все это было изложено довольно тяжеловесным слогом. Тем не менее книга имела успех. Затем Куртиль еще раз надолго оказался в тюрьме и умер в 1712 году, через несколько месяцев после освобождения. «Мемуары д’Артаньяна» ненадолго пережили автора и были забыты более чем на столетие. Пока книгу не обнаружил Александр Дюма. В предисловии к «Трем мушкетерам» Дюма писал: «Примерно год тому назад, занимаясь в Королевской библиотеке… я случайно напал на «Воспоминания г-на д’Артаньяна»...» Но далее он переходит на множественное число: «С тех пор мы не знали покоя, стараясь отыскать в сочинениях того времени хоть какой-нибудь след этих необыкновенных имен…» Это не ошибка Дюма, а невольная оговорка. За ней скрывался соавтор Дюма – Огюст Маке, историк-самоучка и посредственный литератор, который поставлял патрону сюжеты, сценарии и черновые тексты некоторых романов и пьес. Среди соавторов Дюма (только установленных имен насчитывается около дюжины) Маке был самым способным. Кроме «Трех мушкетеров», он участвовал в создании других шедевров Дюма, среди которых «Двадцать лет спустя», «Виконт де Бражелон», «Королева Марго» и «Граф Монте-Кристо».

Именно Маке принес Дюма рыхлое и скучное сочинение о д’Артаньяне и рассказал про старинную книгу Куртиля де Сандра. Дюма загорелся этой темой и захотел сам прочитать «Мемуары д’Артаньяна». В библиотечном формуляре есть отметка о выдаче ему этой ценнейшей книги, но нет отметки о ее возвращении. Классик ее попросту «заиграл». История «Трех мушкетеров» – сама по себе роман. В 1858 году, через 14 лет после первой публикации романа, Маке подал на Дюма в суд, утверждая, что он является автором, а не соавтором «Трех мушкетеров». Поступок трудно объяснимый, потому что между Дюма и Маке был заключен договор, автор неплохо платил соавтору, Дюма даже разрешил Маке выпустить под собственным именем инсценировку «Трех мушкетеров». Судебный процесс наделал много шуму, всплыли и более ранние обвинения Дюма в эксплуатации «литературных негров». (Кстати, это выражение возникло именно применительно к соавторам Дюма, потому что он и сам был внуком рабыни-негритянки.)

Наконец, Маке представил в суд свою версию главы «Казнь», но это «доказательство» стало для него роковым. Судьи убедились, что текст Маке не идет ни в какое сравнение с блестящей прозой Дюма.